Около 272 кб.Еще одна книга из короткого списка (финалистов) премии старейшей в России независимой литературной премии "Русский Букер 2007".
Малецкий пишет о внерелигиозном сознании, чьим спутником представлен страх смерти. Все очень убедительно: и бытие одинокой, глухой, почти слепой, истомленной недугами, но цепляющейся за эфемерное бытие и ужасающейся неминуемой гостье старухи, и ее долгая история, сопряженная с большой историей России ХХ века, и русско-еврейские мелодии, и описания яств, ставших последней отрадой героини, и исподволь вводимые свидетельства о религиозных чувствах автора, и интонационные вибрации (от длинных периодов к судорожно сжатым фразам - пятерка с плюсом за слог), и «величие замысла», в коем автор уверен на сто процентов. (А.Немзер)
Писатель попробовал рассказать о смерти, передав ее опыт изнутри сознания умирающего персонажа, интимный опыт умирания, предсмертья и перехода… из точки А в точку Б.
...
Маленький человек гиблых советских времен у Малецкого - это и человек глобальной безрелигиозной эпохи вообще. Писателя, кажется, интересует не исключительно советская конкретика и даже вообще не столько она, сколько общая логика и парадоксия существования без веры - в финальный момент этого самого существования. (Евгений Ермолин)
Образец текста:
И тело стало распирать светящейся, зараженной и заряженной смертью душой, ширящейся от страха, доведенного до полноты, распирающей ее, как алкоголь распирает больную печень. Страх этот превосходил все известные ей виды страха не столько силой, сколько каким-то новым, иным качеством. Это был страх-без-боязни: высоты ли, темноты или насилия. Боязнь неотделима от надежды, что, быть может, все обойдется, пронесет мимо. Боязнь не знает, что на самом деле произойдет через секунду, а незнание будущего лишает ее определенности, твердости страха, что уже и есть бесстрашие. Страх, овладевший душой старухи сейчас, весь состоял из беспощадно-точного знания: это - не будет когда-то, а уже есть, вот оно уже свершается - гляди, еще есть время глядеть, сколько-то долей мгновения, - свершается именно так, а не иначе: запросто, как выносят мусорное ведро, происходит невозможное, противоестественное для живого и потому невообразимо-ужасное - лишение живого жизни, то есть всего, что он имеет, всего, что он знает, всего, наконец, что он - есть. У нее отбирали ее, не оставляя ей - ибо “ее”-то как раз и вывели за скобки, всю целиком без остатка сдали в архив, на ее прежнем, изо дня в день три десятка тысяч дней привычно-непременном присутственном месте не стало никого, кому, если даже захотеть, можно было что-либо оставить, - не оставляя ей ничего. Никого и ничего, даже пустоты. Ибо пустота не есть еще ничто, пустота есть пустота; а сейчас воцарялось - ничто. Ничто навсегда.
Вердикт: подробно и вязко написано, проза непроста и по форме, и по содержанию, полна неповседневного опыта. Остановить бег повседневной жизни и задуматься...
И тело стало распирать светящейся, зараженной и заряженной смертью душой, ширящейся от страха, доведенного до полноты, распирающей ее, как алкоголь распирает больную печень. Страх этот превосходил все известные ей виды страха не столько силой, сколько каким-то новым, иным качеством. Это был страх-без-боязни: высоты ли, темноты или насилия. Боязнь неотделима от надежды, что, быть может, все обойдется, пронесет мимо. Боязнь не знает, что на самом деле произойдет через секунду, а незнание будущего лишает ее определенности, твердости страха, что уже и есть бесстрашие. Страх, овладевший душой старухи сейчас, весь состоял из беспощадно-точного знания: это - не будет когда-то, а уже есть, вот оно уже свершается - гляди, еще есть время глядеть, сколько-то долей мгновения, - свершается именно так, а не иначе: запросто, как выносят мусорное ведро, происходит невозможное, противоестественное для живого и потому невообразимо-ужасное - лишение живого жизни, то есть всего, что он имеет, всего, что он знает, всего, наконец, что он - есть. У нее отбирали ее, не оставляя ей - ибо “ее”-то как раз и вывели за скобки, всю целиком без остатка сдали в архив, на ее прежнем, изо дня в день три десятка тысяч дней привычно-непременном присутственном месте не стало никого, кому, если даже захотеть, можно было что-либо оставить, - не оставляя ей ничего. Никого и ничего, даже пустоты. Ибо пустота не есть еще ничто, пустота есть пустота; а сейчас воцарялось - ничто. Ничто навсегда.
Вердикт: подробно и вязко написано, проза непроста и по форме, и по содержанию, полна неповседневного опыта. Остановить бег повседневной жизни и задуматься...
0 комментов:
Отправить комментарий